Чёрная звезда заката

Чёрная звезда заката
Олег Готко

Вы когда-нибудь хотели превратиться в самого что ни на есть афроафриканца? Не родиться негром, а именно проснуться однажды в чёрной шкуре? Да ещё в рабстве у советских ментов?.. Он тоже не хотел, но жизнь сыграла с ним очень злую шутку. Кроме злоключений, выпавших на долю героя, в новом романе Олега Готко нашлось место и для секретаря обкома, и для председателя колхоза-миллионера, и для африканского колдуна вкупе с местным некромантом, и даже для книги «Квантовая механика для чайников». Ну и, конечно же, для фирменного авторского юмора!

Олег Готко

ЧЁРНАЯ ЗВЕЗДА ЗАКАТА,

или

НЕПОЛИТКОРРЕКТНЫЙ ФАРС

I. НЕВОЛЯ ПУЩЕ ОХОТЫ

…Как вдруг, откуда ни возьмись,
В окно влетает змий крылатый;
Гремя железной чешуей,
Он в кольца быстрые согнулся
И вдруг Наиной обернулся
Пред изумленною толпой.
«Приветствую тебя, – сказала, —
Собрат, издавна чтимый мной!
Досель я Черномора знала
Одною громкою молвой;
Но тайный рок соединяет
Теперь нас общею враждой…»

    А.С. Пушкин. Руслан и Людмила

Мутные уличные фонари остались за спиной, и теперь лишь полная Луна боролась с кладбищенским мраком. Свет её увязал среди голых ветвей уродливых деревьев, беспорядочно росших то там, то здесь. Мёртвую тишину городского погоста нарушали только мягкие шаги да шелест крыльев ночных тварей и отдалённое уханье филина.

Аркадий Романович, в свои сорок три почти карлик ростом не более полутора метров, уверенно пробирался среди мест вечного упокоения, направляясь к тому краю, где были свежие захоронения. Одетый в серое, что добавляло ему неприметности, Черных шагал в чёрных кроссовках мимо надгробий, звёздочек и других нелепых свидетельств того, что под землёй лежат истлевшие кости тех, чьё время устанавливать кресты на чужих могилах давно миновало.

При мысли, что вся человеческая жизнь может уложиться в простую схему: «Родился, вкопал крест на чужой могиле и умер», в густой чёрной бороде того, кто считал себя колдуном, блеснули зубы. Уж о ком-ком, но о нём так сказать нельзя. И не потому, что ещё не вкопал ни одного креста и не умер. Это было бы слишком примитивно.

– Может быть, я ещё и не родился. По-настоящему, – ухмыльнулся Черных.

Он остановился около могилы, над которой возвышался чёрный бюст, изображавший кучерявую голову негра. Эрзац-памятник лоснился в лунном свете и явно был отлит из дешёвенькой пластмассы, потому как земля под ним, с виду массивным, даже не думала проседать. Конец земного пути незадачливого уроженца Африки венчала лаконичная надпись: «Йохiмбе Зумбезе. 5 квiтня 1967 року – 10 березня 1990 року»[1 - «Иохимбе Зумбезе. 5 апреля 1967 года – 10 марта 1990 года».].

– Так вот ты где спрятался! – хмыкнул ночной посетитель, покачал головой и произнёс: – Нехорошо, малыш! Родитель-то ведь волнуется! – затем после паузы добавил с фальшивой уверенностью: – Но ничего, недолго тебе осталось, хе-хе, в жмурки играть…

Иохимбе не ответил.

– Молчишь? Ну-ну, но учти, что ни котлета по-киевски, ни тяжесть могильного камня – это я, конечно, хе-хе, образно, – не есть гарантия того, что мы больше не увидимся. До встречи, «жмурик»!

Сыпнув несколько горстей земли с соседней свежей могилы в чёрный, ничем особо не примечательный пакет, Аркадий Романович двинулся в обратный путь. Около одного из надгробий серела в лунном свете дохлая кошка, которая тоже последовала за землицей. Эту ночь он вообще имел все основания считать удачной до тех самых пор, пока на выходе с кладбища в глаза не ударил слепящий свет фар.

Для усиления и без того сногсшибательного эффекта темнота взорвалась рёвом сирен, и едва вой умолк, как прозвучал громогласный голос:

– Стой! Сопротивление бесполезно!

Никак не ожидавший такой встречи, ошарашенный Черных уронил ношу и автоматически поднял руки вверх.

– Пацан, ты зачем это сделал? – тут же поинтересовался голос, сбавив децибелы.

– В-вдруг стрелять будете…

Он ничуть не сомневался, что поднятые руки отнюдь не гарантия личной безопасности. В его годы уже нет надобности лишний раз напоминать себе, в какой стране живёшь. Впрочем, как и о том, что аисты, неся в клювах несчастных младенцев, при пересечении границы одной шестой части суши стыдливо прячут глаза. Последнее, конечно, являлось шуткой, но в каждой шутке, как говорится, есть доля правды. Здесь, по его убеждению, та была довольно-таки изрядной.

– Привычка, значит, осталась, – удовлетворённо проворчал голос и лениво добавил: – Я же говорил, Васька, что мы его только спугнули и он сюда вернётся по-любому! Ну-ка, задержи клиента!

Свет фар стал менее слепящим и из-за мрачной груды «воронка» показалась фигура с дубинкой в правой руке.

– Ну, сам пойдёшь или тебе помочь?

– За что? – скучно поинтересовался Аркадий Романович.

Не нужно быть экстрасенсом, чтобы не ждать от милиции ничего хорошего. К несчастью, он себя таковым считал – пусть и невезучим, – и это только усугубляло его отношение к жизни. Поэтому людей не любил и предпочитал, чтобы его называли некромантом – словом для подавляющего большинства населения непонятным, а для остальных страшно загадочным, – что и отметил на визитной карточке.

– Слышь, Федька, он ещё и спрашивает! Ты зачем, говнюк мелкий, это сделал? – Вопреки ожиданиям, тёмный Васька указал демократизатором не на пакет в руках, а на кладбищенский парапет. – Нас не любишь, да?

Любитель прогулок по ночному кладбищу был сбит с толку таким набором вопросов. Размышлять, являлся ли тот личным изобретением приближающегося милиционера или результатом исследований какого-нибудь института психологии, рекомендованный блюстителям для общения с народом, времени у него не было. Можно было бы попытаться навести на встречных кретинов порчу, но для этого нужно как минимум, чтобы они знали, с кем имеют дело. На всякий случай он решил прибегнуть к испытанной народной тактике, из которой неоднократно черпал как рецепты, так и диагнозы, – притвориться дураком. В идеале – круглым.

– О чём, во имя святого Вельзевула, вы говорите? – чуть ли не дискантом переспросил Черных и поспешил на всякий случай откреститься от чего бы то ни было: – Ничего я не делал!

– Надо же! Слышь, он говорит, что ничего не делал, – весело дублировал ответ Васька, при ближайшем рассмотрении оказавшийся невысоким молодым сержантом, одетым в казённый полушубок и такую же шапку-ушанку, и неожиданно зверским голосом рявкнул: – Твоих рук работа, гнида? Шугнули мы тебя, да?

– К-какая работа?

– Бороду нацепил, так думаешь, что замаскировался, да? А ну-ка посвети этому недомерку, не то я сам, бля-буду, сейчас засвечу ему в глаз!

Двигатель машины завёлся, фары сместились чуть влево и высветили чёрный мраморный бордюр, окаймляющий вход на кладбище. Аркадий Романович не удержался от фырканья, разглядев большие неровные буквы, намалёванные от руки белой люминесцентной краской: «Нехай живуть радянська мiлiцiя та iншi дерев’янi виро…»[2 - «Да здравствуют советская милиция и другие деревянные изде…»]

– Как вы могли такое подумать?!

– А что нам думать, если я вижу малолетнего выблядка, который в ночью бродит по кладбищу? Кстати, это незаконченное «выро» – оно что означает? Выродки? Я тебе щас покажу, какие мы «выродки»! – Сержант протянул руку и дёрнул за бороду так, что на глазах горе-экстрасенса выступили слёзы. – Ты глянь, а бородища-то настоящая!

– Вот и тащи мудака этого за неё сюда! – посоветовал невидимый Фёдор. – И пакет пусть прихватит!

И вскоре ещё совсем недавно радующийся удачной ночи некромант снова осознал себя растерянной единицей многомиллионного народа, зажатого между серпом и молотом. На этот раз в тесной клетке «воронка».

* * *

Лёжа на холодных плитах подхода к «вечному огню» мемориала павшим воинам в тёмной зимней курточке и плотных джинсах, Михаил Гончаренко услышал, как металлически хлопнули дверцы милицейской машины. Известный в среде местной богемы как Гончар молодой человек проводил взглядом удалявшуюся мигалку, снова пошарил по карманам и вздохнул.

Спички всё-таки где-то выпали, а курить с целью расслабиться хотелось жутко. Вот почему ломать голову над тем, по какой причине менты так любят стробоскопический эффект и идёт ли эта страсть из глубины веков, когда пращуры-вертухаи тех разносили в подземельях баланду при мерцающем свете факелов, не стал, несмотря на врождённую тягу к философствованию.

Надо было срочно что-то делать и рука блондина двадцати двух лет относительно приятной наружности, которую слегка портил нос в форме картошки, с самопальным косяком из беломорины осторожно потянулась к языкам пламени. Погода была безветренной, и ему удалось «взорвать» в высшей степени оригинальную самокрутку довольно быстро ценой лишь одной обгоревшей брови.

Несколько раз пыхнув с чувством, как и завещал дорогой Леонид Ильич, глубокого удовлетворения, молодой человек поднялся, издали взглянул на бледную надпись на бордюре и поморщился. Как художественное творение та была далека от совершенства, но вполне ублаготворила бы эстетические потребности какого-нибудь начинающего подпольщика.

С сожалением отметив, что краска вылилась, Гончар швырнул банку в кусты, кисточку завернул в газету и направился домой. Вопреки заветам предков, которые явно имели дело с глиной, он считал себя более художником, нежели скульптором, и своей сегодняшней андеграундной работой был недоволен. Впрочем, его тут же развеселила мысль, что, будь у партизан развито чувство прекрасного, то и под танки они бы бросались не с истерически-подобострастным воплем «За Сталина!», а, к примеру, восклицая: «За Пушкина!», «За Шевченко!» или, в крайнем случае, – Михаил хохотнул – «За Раймонда Паулса!».

В памяти всплыло весёлое времечко, когда служил в местном театре художником-декоратором. Тогда как раз ставили «Молодую гвардию» и перед премьерой один из машинистов сцены и Явтух, которого в наказание за пристрастие к стимулированию творческого потенциала горячительными напитками, обрекли на позорную роль полицая, заключили пари на ящик водки.

Предметом спора было неверие тупого пролетария в то, что для настоящего актёра, которым, несмотря на синий нос – хотя, вполне возможно, что именно поэтому, – считал себя Явтух, нет маленьких ролей. Сомневался, короче, специалист по установке декораций, что человек, который должен сказать со сцены всего одну фразу, причём в патриотическом спектакле, может заставить хохотать весь зал. К тому же непутёвого чёрнорабочего морально вдохновлял тот факт, что на премьере должны присутствовать представители обкома, райкома и других, не менее серьёзных организаций, среди которых чувство юмора подобно пресловутой иголке в стоге сена.

И вот наступил момент, когда Явтух, облачённый в форму фашистского прихвостня, вышел на сцену. Там стоял макет избушки, где по замыслу режиссёра и жил Олег Кошевой с матерью.

…Тихо мерцает в немытом окошке лампадка. Весь зал со священной ненавистью следит, как подло подкрадывается нетрезвый полицай к жилищу патриота, заносит треморную руку на святое и стучит в хлипкие двери.

– Кто там? – спрашивает мать Кошевого голосом, надтреснутым от волнения за судьбу малыша.

И тут, вместо того, чтобы с криком: «Откройте, полиция!» – вышибить сапогом дверь, актёр в напряжённой тишине дружески интересуется:

– Алик дома?…

Эффект был потрясающий и именно после этого случая Гончар сделал для себя вывод, что жизнь есть не просто способ существования, но и фарс, за который всевышнему впору вручить не один миллион «Оскаров». Ещё проще было на основе опыта заключить, что любой, пущенный на самотёк фарс, вопреки распространённому мнению, имеет склонность оборачиваться личной трагедией.