Войти
Текст
отзывы: 0 | рейтинг: 0
Винни Ковальский, гнус частного сыска
Мария Елифёрова
Для любителей ретро-детектива. Серия рассказов о частном детективе Винни Ковальском – эта стилизация под перевод с английского позволит вам перенестись в Лондон 1920-х гг. – эпохи джаза. Метод расследований Винни Ковальского не совсем привычен – он раскрывает преступления потому, что… всех бесит. Он нелеп, нагл, абсурден, самовлюблён и постоянно попадает в неприятности, но это, как ни странно, не мешает ему, а помогает. Его приключения смешны и страшны одновременно. Он странен, но кто в те годы был не странен? Во всяком случае, он разбирается в тёмных сторонах человеческой природы лучше, чем кто бы то ни было.
Мария Елифёрова
Винни Ковальский, гнус частного сыска
Пролог
Тёмным декабрьским вечером 1997 года из центральных дверей огромного кирпичного здания Британской библиотеки вышли двое сотрудников – молодой и пожилой. Молодого неопытный глаз мог принять за араба, однако более внимательный наблюдатель заметил бы – если только в наше политкорректное время позволительно замечать такие вещи, – что он бледнее, опрятнее и сдержаннее, чем обычно бывают арабы, а стало быть, не слишком ошибся бы тот, кто предположил бы, что он копт. На самом же деле молодой человек был сирийцем из христианской общины. Что касается старика, то его внешность была настолько безошибочно англосаксонской, насколько это вообще возможно: кажется, в наши дни подобные типажи сохранились только в пабах Оксфорда да ещё за прилавками магазинов на Риджент-стрит.
– Осторожнее, Пол, – проговорил старший, – ты всего только стажёр.
По его тону было непонятно, шутит он или делает выговор. Младший вскинул на него тёмные блестящие глаза.
– В чём дело, мистер Солгрейв?
– Ты опять читал детективы на работе.
Света от фонаря хватало, чтобы увидеть, как сириец покраснел.
– Вы заметили?
– Сложно не заметить, когда ты утыкаешься в них так, что не видишь посетителей.
– Простите меня, мистер Солгрейв. Даю вам слово, что этого больше не повторится.
– Не повторится! – передразнил Солгрейв. – Знаю я вас, молодёжь, как облупленных. Больше всего меня поражает, как вы глотаете эту чушь, разинув рот. Неужели вы все и вправду в это верите?
– Во что? – слегка удивлённо переспросил Пол. Порыв ледяного ветра заставил обоих поднять воротники курток.
– В честного и благородного сыщика, который выводит коварных злодеев на чистую воду. Зелёные марсиане и то правдоподобнее. А ведь поди ж ты, народ – как это нынче говорят у вас – хавает? Диву даюсь, откуда в людях такая тяга к вранью.
– Почему враньё? – Пол не понимал, куда клонит его спутник, и начал обижаться.
– А потому, малыш, что рыцарям без страха и упрёка (чуть не сказал – укропа) нечего делать на такой работе. Бескорыстный донкихот, распутывающий преступления ради спортивного интереса? Не смешите! Задача сыщика – квалифицированно рыться в чужом грязном белье. Донкихоту, во-первых, это не по зубам, и ему не понять мышления преступника, во-вторых… ты много видел трупов, Пол?
– Н-не очень, – сирийцу стало жутко. Он вытряхнул из-за воротника накопившийся снег. До метро было ещё далеко.
– Вот то-то! Ты хоть раз задумывался, что должно твориться в душе у человека, который видел хотя бы пять-шесть простреленных голов? Учти, в жизни трупы не всегда бывают такие свежие, как в английских детективах…
Пол промолчал. Направление разговора слишком поразило его, чтобы он мог придумать, что ответить. Неожиданно Солгрейв вздохнул.
– Поэтому я и стал библиотекарем, Пол.
Видя, что юный коллега не понимает его, он пояснил:
– Мой отец был инспектором Скотланд-Ярда.
– Вы ни разу про это не говорили, – заинтересованно откликнулся Пол. Старик ускорил шаг, чтобы согреться. Для своих шестидесяти восьми он был необычайно бодрым, и Пол не без усилий поспевал за ним.
– А что про это говорить? Он ушёл в отставку в пятьдесят пятом году. Устал страшно. На такой работе выбор невелик – либо иметь кожу толще носорожьей, либо рехнуться. Под конец ему больше всего хотелось покоя. Между прочим, к нему захаживал один частный детектив – я хорошо его помню.
– Настоящий частный детектив? Вы его знали? – недоверчиво спросил Пол. Старик зловеще ухмыльнулся.
– Если можно так сказать. Мы его знали под именем «Винни Ковальский» – чёрт его знает, настоящее ли это имя, кажется, он был польский эмигрант из России. Однако и субъект он был! Твои сиропные сыщики из книжек попадали бы в обморок от одного его вида.
– Почему вы считаете, что герои детективов все сплошь идеализированы? – Пол решил вступиться за честь любимого жанра. – Шерлок Холмс, например, употреблял наркотики.
– Во времена Конан Дойля это не считалось особым пороком. Скорее уж вредной привычкой, как сейчас сигареты. Хотя наркотики Ковальский, кажется, тоже употреблял. Мой отец знал его хорошо, судя по тому, что он старался оградить нас, детей, от общения с ним чуть ли не до двадцати пяти лет. Впрочем, я имел возможность познакомиться с ним позже. Он тогда был уже немолод, выглядел просто жутко, но ещё продолжал практиковать. Мне страсть как хотелось выведать его грязные тайны (все мы в этом возрасте одинаковы, ведь правда, Пол?). Но Ковальский – хотя он казался болтуном, – рассказывал только то, что сам желал рассказать. Многого о нём я до сих пор не знаю. Не знаю, например, что он делал до 1922 года, когда переехал в Англию…
Пол слушал Солгрейва с широко раскрытыми глазами. Его внимание было настолько поглощено рассказом, что он споткнулся о крышку канализационного люка и чуть не подвернул ногу.
– Осторожнее, дурак! – проворчал Солгрейв. – О чём я говорил? Так вот, ни для кого не было секретом, что Ковальский применял странные методы расследования – порой такие, которые кто угодно назвал бы аморальными. Шантаж, подлог, провокация, перехват писем – для него это была рутина. Шёл он на это не потому, что обладал обострённым чувством справедливости. Справедливость, думаю, ему была до фонаря. Мне кажется, он просто получал удовлетворение, властвуя над людьми – от того, что у него есть управа на любого прохиндея.
Безусловно, это был нарциссизм – но нарциссизм особого рода. Ковальский никогда не считал, будто обладает моральным превосходством над преступниками. В то же время, как это ни удивительно, в нём не было ни капли любования собственной порочностью, хоть он и выглядел как декадент. Похоже, Ковальский был искренне убеждён в своей неотразимости и считал, что всё, что он делает, очаровательно – как избалованный дошкольник. И, что совершенно невероятно, ему в самом деле удавалось очаровывать людей, хотя всем, кто с ним сталкивался, в первую минуту хотелось набить ему морду.
Видишь ли, мой отец дружил с ним почти полвека…
– Однако! – воскликнул Пол. – Ведь этот Ковальский вас чем-то зацепил, так? Чувствую, вам есть что о нём рассказать.
– Рассказчик из меня никудышный. Здесь я пошёл не в отца – вот они с Ковальским действительно много нарассказывали. Кое-что с их слов записала моя младшая сестра – так, несколько самых занятных случаев. Разумеется, не могу поручиться, насколько далеко она зашла в литературной обработке. Если интересуешься, могу прислать тебе по электронной почте – с условием, что ты не будешь баловаться этим в рабочее время.
– Не буду, – растерянно промямлил Пол. В мокром асфальте отражались бело-красно-зелёные огни. Солгрейв поднял голову и увидел их источник.
– Пиццерия! Может, зайдём? Самое время съесть что-нибудь горячее.
Неджентльмен, или Дебют Винни Ковальского
1
Все английские детективы обычно начинаются с трупа, обнаруженного в особняке баронета. В данном случае мы не погрешим против истины, если будем следовать традиции, так как дело, по которому подающий надежды тридцатилетний инспектор Скотланд-Ярда Джереми Солгрейв ехал сейчас в поезде на север от Лондона, было именно таково. По законам жанра, также не следует называть точное место действия, так что ограничимся упоминанием того, что он сел в поезд рано утром на вокзале Ватерлоо.
Инспектор солидно хмурил брови, надеясь, что это каким-то образом приведёт в движение его мозги. Ибо, несмотря на то, что ему удалось в недавнем прошлом решить несколько довольно запутанных дел, ситуация складывалась так, что у него не было под рукой ни малейшего намёка на версию. Что и говорить, дело было скверное и отчасти скандальное: позавчера около семи вечера в зимнем саду сэра Реджинальда Фицроя (заметим, депутата в парламенте от либеральной партии) нашли тело задушенной Виолы Харди, танцовщицы из варьете с более чем сомнительной репутацией. Ранее поговаривали, что у сэра Реджинальда был с ней роман, однако многие полагали, что это лишь сплетни, пущенные лейбористами. Загадочно, впрочем, было не это. Куда более странными были обстоятельства находки. Тело нашёл садовник, тут же позвавший госпожу Фицрой; самого сэра Реджинальда не было дома до полвосьмого. Однако другой садовник, работавший в парке, клялся и божился, что видел Виолу Харди выходящей из дома через парадный ход в двадцать минут восьмого. Поскольку сестёр-близнецов, столь любимых авторами детективных историй, у Виолы не было (следствие выяснило, что у неё нет никаких родственников, кроме младшего брата), ясно было одно: кто-то из свидетелей лгал.
Пока Солгрейв не мог придумать никакой зацепки, кроме убийства из ревности. Главной подозреваемой в таком случае автоматически становилась Миранда Фицрой. Если она солгала насчёт времени находки… но чёрт подери, зачем было втаскивать убитую назад в дом? И успела ли она это сделать до прихода мужа, а если нет, то не замешан ли он в попытке ввести следствие в заблуждение?
«Господи, меня словно нарочно отправили, чтобы посадить в лужу», – с тоской подумал Солгрейв и решил отвлечься, разглядывая пассажиров.
Народу в вагоне было мало, и напротив Солгрейва сидел один-единственный пассажир, так что взгляд инспектора машинально остановился на нём. Внешность его была весьма примечательна и пробудила в Солгрейве смешанное чувство любопытства и отвращения. Это был маленький тщедушный человечек, дурно сложенный и неопределённого возраста: ему могло быть и семнадцать, и тридцать семь. (Впоследствии, когда он оказался вовлечённым в дальнейшие события, выяснилось, что ему было двадцать восемь). Его одежда – соединение убожества с претензией на шик – выдавала в нём иностранца. На нём был белый полотняный костюм не первой чистоты и свежести, из-под которого виднелись васильково-синяя рубашка и почти такого же оттенка жилет, но украшенный немыслимым узором в виде павлиньих перьев. В канареечно-жёлтый галстук была воткнута булавка с огромным и, несомненно, поддельным опалом. Парусиновым туфлям он, сколько мог, попытался придать пристойный вид с помощью мела, и, когда он закидывал ногу на ногу (а позу он менял несколько раз), то меловая пыль летела на брюки Солгрейва, к вящему неудовольствию инспектора. Носки, которые в такие моменты удавалось лицезреть Солгрейву, были столь же устрашающей расцветки, как и жилет. Не менее фантастично было лицо обладателя этого наряда – гладко выбритое и напудренное сверх всякой меры, оно могло бы сойти за маску Пьеро, если бы не глаза. Огромные, ярко-синие (инспектор уже понял, что рубашки странный тип подбирал под цвет глаз), к тому же подведённые сурьмой, они выражали такую комбинацию детской невинности и наглого бесстыдства, какую ранее Солгрейву доводилось видеть только у страусов в Лондонском зоопарке. Носик у незнакомца был крошечный, вздёрнутый и припухший, почти наверняка от кокаина; рот, напротив, большой и капризный; сдвинутое на затылок канотье с грязноватой синей лентой открывало часть светло-каштановых волос, прилизанных так, как на вывесках провинциальных парикмахерских. Когда гулявший по вагону сквозняк дул от незнакомца в сторону Солгрейва, инспектора обдавало смесью скверных духов, состоявших по преимуществу из аниса, и дыма не менее скверных сигар.
«Отставной конферансье из погорелого мюзик-холла», – решил Солгрейв.
Мысль о мюзик-холле отчасти вернула его к делу мёртвой артистки, но тут раздался голос человека в белом костюме. Голос был ещё необычнее, чем его внешность – бархатистый тенор почти оперной мягкости, но с безобразной дикцией: немного в нос и немного шелестящей (второе, по-видимому, было следствием иностранного акцента).
– Прошу прощения, дражайший, вы так на меня уставились, будто у вас в кармане ордер на мой арест. Я закона не нарушаю.
«Чёрт бы его побрал», – подумал Солгрейв, спохватившись, что и в самом деле чересчур назойливо разглядывал незнакомца. Теперь ему волей-неволей приходилось вступать в общение с этим фруктом. Насколько мог вежливо, он ответил:
– Возможно, я кого-нибудь и арестую сегодня, но вряд ли это будете вы.
(«Потому что даже к парковым воротам Фицроев вас не подпустили бы на пушечный выстрел», – мысленно закончил свою фразу инспектор).
– Рад слышать, – иронически заметил «фрукт». – Однако вы не возражаете, если я вам дам добрый совет? Во-первых, научитесь наконец носить штатское, вы этого совершенно не умеете; а во-вторых, наблюдать за людьми лучше так, чтобы они этого не замечали.
Солгрейв опешил.
– Вы чересчур догадливы, – проворчал он. Незнакомец посмотрел на него весело и доброжелательно.
– Что же я, по-вашему, идиот? Вашу профессию видно за милю.
К счастью, остальные немногочисленные пассажиры сидели далеко и за шумом колёс не могли услышать их разговора. Нахал манерно приподнял шляпу.
– С наилучшими пожеланиями, – он широко улыбнулся, продемонстрировав щербатый рот, поднялся и вышел из вагона в тамбур.
Инспектор чуть не сплюнул. Ему не было дела до мелких жуликов, которых можно встретить в вагоне третьего класса (по некой бюрократической причуде, второго класса в Англии в те годы не было). Не за этим он ехал. Но попутчик сбил его с толку, мысли утратили всякую стройность и смешались. Чем больше он думал о деле Виолы Харди, тем больше чувствовал, что соскальзывает в полную невнятицу.
«Ладно, – недовольно подумал он, – на месте разберёмся».
Мария Елифёрова
Для любителей ретро-детектива. Серия рассказов о частном детективе Винни Ковальском – эта стилизация под перевод с английского позволит вам перенестись в Лондон 1920-х гг. – эпохи джаза. Метод расследований Винни Ковальского не совсем привычен – он раскрывает преступления потому, что… всех бесит. Он нелеп, нагл, абсурден, самовлюблён и постоянно попадает в неприятности, но это, как ни странно, не мешает ему, а помогает. Его приключения смешны и страшны одновременно. Он странен, но кто в те годы был не странен? Во всяком случае, он разбирается в тёмных сторонах человеческой природы лучше, чем кто бы то ни было.
Мария Елифёрова
Винни Ковальский, гнус частного сыска
Пролог
Тёмным декабрьским вечером 1997 года из центральных дверей огромного кирпичного здания Британской библиотеки вышли двое сотрудников – молодой и пожилой. Молодого неопытный глаз мог принять за араба, однако более внимательный наблюдатель заметил бы – если только в наше политкорректное время позволительно замечать такие вещи, – что он бледнее, опрятнее и сдержаннее, чем обычно бывают арабы, а стало быть, не слишком ошибся бы тот, кто предположил бы, что он копт. На самом же деле молодой человек был сирийцем из христианской общины. Что касается старика, то его внешность была настолько безошибочно англосаксонской, насколько это вообще возможно: кажется, в наши дни подобные типажи сохранились только в пабах Оксфорда да ещё за прилавками магазинов на Риджент-стрит.
– Осторожнее, Пол, – проговорил старший, – ты всего только стажёр.
По его тону было непонятно, шутит он или делает выговор. Младший вскинул на него тёмные блестящие глаза.
– В чём дело, мистер Солгрейв?
– Ты опять читал детективы на работе.
Света от фонаря хватало, чтобы увидеть, как сириец покраснел.
– Вы заметили?
– Сложно не заметить, когда ты утыкаешься в них так, что не видишь посетителей.
– Простите меня, мистер Солгрейв. Даю вам слово, что этого больше не повторится.
– Не повторится! – передразнил Солгрейв. – Знаю я вас, молодёжь, как облупленных. Больше всего меня поражает, как вы глотаете эту чушь, разинув рот. Неужели вы все и вправду в это верите?
– Во что? – слегка удивлённо переспросил Пол. Порыв ледяного ветра заставил обоих поднять воротники курток.
– В честного и благородного сыщика, который выводит коварных злодеев на чистую воду. Зелёные марсиане и то правдоподобнее. А ведь поди ж ты, народ – как это нынче говорят у вас – хавает? Диву даюсь, откуда в людях такая тяга к вранью.
– Почему враньё? – Пол не понимал, куда клонит его спутник, и начал обижаться.
– А потому, малыш, что рыцарям без страха и упрёка (чуть не сказал – укропа) нечего делать на такой работе. Бескорыстный донкихот, распутывающий преступления ради спортивного интереса? Не смешите! Задача сыщика – квалифицированно рыться в чужом грязном белье. Донкихоту, во-первых, это не по зубам, и ему не понять мышления преступника, во-вторых… ты много видел трупов, Пол?
– Н-не очень, – сирийцу стало жутко. Он вытряхнул из-за воротника накопившийся снег. До метро было ещё далеко.
– Вот то-то! Ты хоть раз задумывался, что должно твориться в душе у человека, который видел хотя бы пять-шесть простреленных голов? Учти, в жизни трупы не всегда бывают такие свежие, как в английских детективах…
Пол промолчал. Направление разговора слишком поразило его, чтобы он мог придумать, что ответить. Неожиданно Солгрейв вздохнул.
– Поэтому я и стал библиотекарем, Пол.
Видя, что юный коллега не понимает его, он пояснил:
– Мой отец был инспектором Скотланд-Ярда.
– Вы ни разу про это не говорили, – заинтересованно откликнулся Пол. Старик ускорил шаг, чтобы согреться. Для своих шестидесяти восьми он был необычайно бодрым, и Пол не без усилий поспевал за ним.
– А что про это говорить? Он ушёл в отставку в пятьдесят пятом году. Устал страшно. На такой работе выбор невелик – либо иметь кожу толще носорожьей, либо рехнуться. Под конец ему больше всего хотелось покоя. Между прочим, к нему захаживал один частный детектив – я хорошо его помню.
– Настоящий частный детектив? Вы его знали? – недоверчиво спросил Пол. Старик зловеще ухмыльнулся.
– Если можно так сказать. Мы его знали под именем «Винни Ковальский» – чёрт его знает, настоящее ли это имя, кажется, он был польский эмигрант из России. Однако и субъект он был! Твои сиропные сыщики из книжек попадали бы в обморок от одного его вида.
– Почему вы считаете, что герои детективов все сплошь идеализированы? – Пол решил вступиться за честь любимого жанра. – Шерлок Холмс, например, употреблял наркотики.
– Во времена Конан Дойля это не считалось особым пороком. Скорее уж вредной привычкой, как сейчас сигареты. Хотя наркотики Ковальский, кажется, тоже употреблял. Мой отец знал его хорошо, судя по тому, что он старался оградить нас, детей, от общения с ним чуть ли не до двадцати пяти лет. Впрочем, я имел возможность познакомиться с ним позже. Он тогда был уже немолод, выглядел просто жутко, но ещё продолжал практиковать. Мне страсть как хотелось выведать его грязные тайны (все мы в этом возрасте одинаковы, ведь правда, Пол?). Но Ковальский – хотя он казался болтуном, – рассказывал только то, что сам желал рассказать. Многого о нём я до сих пор не знаю. Не знаю, например, что он делал до 1922 года, когда переехал в Англию…
Пол слушал Солгрейва с широко раскрытыми глазами. Его внимание было настолько поглощено рассказом, что он споткнулся о крышку канализационного люка и чуть не подвернул ногу.
– Осторожнее, дурак! – проворчал Солгрейв. – О чём я говорил? Так вот, ни для кого не было секретом, что Ковальский применял странные методы расследования – порой такие, которые кто угодно назвал бы аморальными. Шантаж, подлог, провокация, перехват писем – для него это была рутина. Шёл он на это не потому, что обладал обострённым чувством справедливости. Справедливость, думаю, ему была до фонаря. Мне кажется, он просто получал удовлетворение, властвуя над людьми – от того, что у него есть управа на любого прохиндея.
Безусловно, это был нарциссизм – но нарциссизм особого рода. Ковальский никогда не считал, будто обладает моральным превосходством над преступниками. В то же время, как это ни удивительно, в нём не было ни капли любования собственной порочностью, хоть он и выглядел как декадент. Похоже, Ковальский был искренне убеждён в своей неотразимости и считал, что всё, что он делает, очаровательно – как избалованный дошкольник. И, что совершенно невероятно, ему в самом деле удавалось очаровывать людей, хотя всем, кто с ним сталкивался, в первую минуту хотелось набить ему морду.
Видишь ли, мой отец дружил с ним почти полвека…
– Однако! – воскликнул Пол. – Ведь этот Ковальский вас чем-то зацепил, так? Чувствую, вам есть что о нём рассказать.
– Рассказчик из меня никудышный. Здесь я пошёл не в отца – вот они с Ковальским действительно много нарассказывали. Кое-что с их слов записала моя младшая сестра – так, несколько самых занятных случаев. Разумеется, не могу поручиться, насколько далеко она зашла в литературной обработке. Если интересуешься, могу прислать тебе по электронной почте – с условием, что ты не будешь баловаться этим в рабочее время.
– Не буду, – растерянно промямлил Пол. В мокром асфальте отражались бело-красно-зелёные огни. Солгрейв поднял голову и увидел их источник.
– Пиццерия! Может, зайдём? Самое время съесть что-нибудь горячее.
Неджентльмен, или Дебют Винни Ковальского
1
Все английские детективы обычно начинаются с трупа, обнаруженного в особняке баронета. В данном случае мы не погрешим против истины, если будем следовать традиции, так как дело, по которому подающий надежды тридцатилетний инспектор Скотланд-Ярда Джереми Солгрейв ехал сейчас в поезде на север от Лондона, было именно таково. По законам жанра, также не следует называть точное место действия, так что ограничимся упоминанием того, что он сел в поезд рано утром на вокзале Ватерлоо.
Инспектор солидно хмурил брови, надеясь, что это каким-то образом приведёт в движение его мозги. Ибо, несмотря на то, что ему удалось в недавнем прошлом решить несколько довольно запутанных дел, ситуация складывалась так, что у него не было под рукой ни малейшего намёка на версию. Что и говорить, дело было скверное и отчасти скандальное: позавчера около семи вечера в зимнем саду сэра Реджинальда Фицроя (заметим, депутата в парламенте от либеральной партии) нашли тело задушенной Виолы Харди, танцовщицы из варьете с более чем сомнительной репутацией. Ранее поговаривали, что у сэра Реджинальда был с ней роман, однако многие полагали, что это лишь сплетни, пущенные лейбористами. Загадочно, впрочем, было не это. Куда более странными были обстоятельства находки. Тело нашёл садовник, тут же позвавший госпожу Фицрой; самого сэра Реджинальда не было дома до полвосьмого. Однако другой садовник, работавший в парке, клялся и божился, что видел Виолу Харди выходящей из дома через парадный ход в двадцать минут восьмого. Поскольку сестёр-близнецов, столь любимых авторами детективных историй, у Виолы не было (следствие выяснило, что у неё нет никаких родственников, кроме младшего брата), ясно было одно: кто-то из свидетелей лгал.
Пока Солгрейв не мог придумать никакой зацепки, кроме убийства из ревности. Главной подозреваемой в таком случае автоматически становилась Миранда Фицрой. Если она солгала насчёт времени находки… но чёрт подери, зачем было втаскивать убитую назад в дом? И успела ли она это сделать до прихода мужа, а если нет, то не замешан ли он в попытке ввести следствие в заблуждение?
«Господи, меня словно нарочно отправили, чтобы посадить в лужу», – с тоской подумал Солгрейв и решил отвлечься, разглядывая пассажиров.
Народу в вагоне было мало, и напротив Солгрейва сидел один-единственный пассажир, так что взгляд инспектора машинально остановился на нём. Внешность его была весьма примечательна и пробудила в Солгрейве смешанное чувство любопытства и отвращения. Это был маленький тщедушный человечек, дурно сложенный и неопределённого возраста: ему могло быть и семнадцать, и тридцать семь. (Впоследствии, когда он оказался вовлечённым в дальнейшие события, выяснилось, что ему было двадцать восемь). Его одежда – соединение убожества с претензией на шик – выдавала в нём иностранца. На нём был белый полотняный костюм не первой чистоты и свежести, из-под которого виднелись васильково-синяя рубашка и почти такого же оттенка жилет, но украшенный немыслимым узором в виде павлиньих перьев. В канареечно-жёлтый галстук была воткнута булавка с огромным и, несомненно, поддельным опалом. Парусиновым туфлям он, сколько мог, попытался придать пристойный вид с помощью мела, и, когда он закидывал ногу на ногу (а позу он менял несколько раз), то меловая пыль летела на брюки Солгрейва, к вящему неудовольствию инспектора. Носки, которые в такие моменты удавалось лицезреть Солгрейву, были столь же устрашающей расцветки, как и жилет. Не менее фантастично было лицо обладателя этого наряда – гладко выбритое и напудренное сверх всякой меры, оно могло бы сойти за маску Пьеро, если бы не глаза. Огромные, ярко-синие (инспектор уже понял, что рубашки странный тип подбирал под цвет глаз), к тому же подведённые сурьмой, они выражали такую комбинацию детской невинности и наглого бесстыдства, какую ранее Солгрейву доводилось видеть только у страусов в Лондонском зоопарке. Носик у незнакомца был крошечный, вздёрнутый и припухший, почти наверняка от кокаина; рот, напротив, большой и капризный; сдвинутое на затылок канотье с грязноватой синей лентой открывало часть светло-каштановых волос, прилизанных так, как на вывесках провинциальных парикмахерских. Когда гулявший по вагону сквозняк дул от незнакомца в сторону Солгрейва, инспектора обдавало смесью скверных духов, состоявших по преимуществу из аниса, и дыма не менее скверных сигар.
«Отставной конферансье из погорелого мюзик-холла», – решил Солгрейв.
Мысль о мюзик-холле отчасти вернула его к делу мёртвой артистки, но тут раздался голос человека в белом костюме. Голос был ещё необычнее, чем его внешность – бархатистый тенор почти оперной мягкости, но с безобразной дикцией: немного в нос и немного шелестящей (второе, по-видимому, было следствием иностранного акцента).
– Прошу прощения, дражайший, вы так на меня уставились, будто у вас в кармане ордер на мой арест. Я закона не нарушаю.
«Чёрт бы его побрал», – подумал Солгрейв, спохватившись, что и в самом деле чересчур назойливо разглядывал незнакомца. Теперь ему волей-неволей приходилось вступать в общение с этим фруктом. Насколько мог вежливо, он ответил:
– Возможно, я кого-нибудь и арестую сегодня, но вряд ли это будете вы.
(«Потому что даже к парковым воротам Фицроев вас не подпустили бы на пушечный выстрел», – мысленно закончил свою фразу инспектор).
– Рад слышать, – иронически заметил «фрукт». – Однако вы не возражаете, если я вам дам добрый совет? Во-первых, научитесь наконец носить штатское, вы этого совершенно не умеете; а во-вторых, наблюдать за людьми лучше так, чтобы они этого не замечали.
Солгрейв опешил.
– Вы чересчур догадливы, – проворчал он. Незнакомец посмотрел на него весело и доброжелательно.
– Что же я, по-вашему, идиот? Вашу профессию видно за милю.
К счастью, остальные немногочисленные пассажиры сидели далеко и за шумом колёс не могли услышать их разговора. Нахал манерно приподнял шляпу.
– С наилучшими пожеланиями, – он широко улыбнулся, продемонстрировав щербатый рот, поднялся и вышел из вагона в тамбур.
Инспектор чуть не сплюнул. Ему не было дела до мелких жуликов, которых можно встретить в вагоне третьего класса (по некой бюрократической причуде, второго класса в Англии в те годы не было). Не за этим он ехал. Но попутчик сбил его с толку, мысли утратили всякую стройность и смешались. Чем больше он думал о деле Виолы Харди, тем больше чувствовал, что соскальзывает в полную невнятицу.
«Ладно, – недовольно подумал он, – на месте разберёмся».
Другие книги автора:
Популярные книги
