Войти
Текст
отзывы: 0 | рейтинг: 0
Народная история России. От Первой мировой до установления советской власти
Денис Станиславович Проданов
"Народная история России. От Первой мировой до установления советской власти" – третья книга Дениса Проданова, автора сборника автобиографических рассказов "Осколки осени" и исследования "Колыбели неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни". В противовес официальной историографии "Народная история" – это история России с позиции её граждан: интеллигенции, служащих, рабочих и крестьян. В книге использованы сотни дневников, записок, воспоминаний и малоизвестных заметок очевидцев. Это история России "снизу", в наблюдениях простых людей. Книга описывает ужас и военную истерию Первой мировой войны, будни Февральской революции, экономический и финансовый кризис, а также последствия советской диктатуры. Критический анализ автора и многочисленные свидетельства современников позволяют понять, как народ откликался на насилие и пропаганду режима, голод, нищету, разгон Учредительного Собрания и классовую войну в стране. В оформлении обложки использована фотография Оливии Лассер.
для Оливии
Отдельная благодарность Андрею Артамонову за его неоценимую помощь в нахождении редких книг
Война. Сколько будет убитых. Жизнь единственно невозвратная вещь.
М. А. Кузмин 18 июля 1914 года.[1 - Кузмин М.А. Дневник 1908-1915 / Подготовка текста и комментарии Н.А. Богомолова и С.В. Шумихина, Издательство Ивана Лимбаха, СПб., 2005, стр. 466]
Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет – наступать надо, а наступать нельзя! Николай II о положении на фронте.[2 - Падение царского режима: Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства, Т.1 / Ред. П.Е. Щеголева, Госиздат, Москва-Ленинград, 1926, стр. 61]
Хорошо вам жить на воле, / Сыпать ласковы слова, —
Посидели-б вы в окопах, / Испытали-б то, что я.
Солдатская песня. 1916 год.[3 - Падучев В. Записки нижнего чина. 1916 год, Московское товарищество писателей, Москва, 1931, стр. 33]
Война „до конца“, „до победы“. / И ту же сермяжную рать /
Прохвосты и дармоеды / Сгоняли на фронт умирать. Сергей Есенин, „Анна Снегина“, 1925.[4 - Есенин Сергей, Полное собрание сочинений. Том 3. Поэмы, Наука/Голос, Москва, 1998, стр. 161]
В последние годы царской власти все были согласны, что эта власть должна быть уничтожена. В. Б. Шкловский.[5 - Шкловский В.Б. Жили-были, Советский писатель, Москва, 1966, стр. 120]
Революция висела в воздухе. Недовольство проникало в самые консервативные верноподданные круги. Сенатор Н. Н. Таганцев.[6 - Воспоминания современников о Февральской революции 1917 г.: документы ГАРФ о Февральской революции. 1917 г. / под редакцией Л.М. Сурис, Директ-Медиа, Москва-Берлин, 2017, стр. 42]
Игнорирование улицы это свойства и правительства и многих из вас.
Но улица уже заговорила, господа, и с этой улицей теперь нельзя не считаться.
Н. С. Чхеидзе, речь в Думе 24 февраля (9 марта) 1917 г.[7 - Государственная Дума. Четвёртый созыв. Сессия V, 1 ноября 1916 г. – 25 февраля 1917 г.Государственная типография, Петроград, 1917, стр. 1719]
Я помню, когда-то была война с немцами, а потом революция между собой.
Воспоминание ребёнка-эмигранта.[8 - Цит. по Дети эмиграции. Воспоминания, Аргаф, Москва, 2001, стр. 16 из Воспоминания детей-беженцев из России. Под редакцией С. И. Карцевского. Прага, 1924, стр.4]
„Большевизм – вот те ворота, через которые контрреволюция прорвется к нам“, говорили мы, и этому предвидению суждено было осуществиться.
Лидер РСДРП(м) И. Г. Церетели.[9 - Церетели И.Г. Кризис власти. Воспоминания лидера меньшевиков, депутата II Государственной думы. 1917-1918, Центрполиграф, Москва, 2007, стр. 254]
9 января 1905 года была расстреляна вера русских рабочих в царскую власть.
5 января 1918 года была расстреляна вера рабочих во власть большевистскую.
Листовка МК РСДРП(м) об Учредительном Собрании.[10 - Цит. по Бунтующие пролетарии. Рабочий протест в советской России, Вече, Москва, 2007, стр. 295]
Вступление: борьба за историческую память
Официальная история никогда не была идеологически нейтральной наукой. Она всегда выходила далеко за пределы академического исследования и отражала запросы правящей власти. Вопреки устоявшемуся представлению, историки не сидели в башне из слоновой кости. Принадлежа к образованному, привилегированному классу, они всегда ориентировались на идеологический статус-кво и отражали в своих исследованиях политическую конъюнктуру.
В результате историография демонстрировала свою лояльность феодалам, князьям и монархам и трактовала события с точки зрения „верхов“. Придворные историки подчинялись строгой субординации и выполняли функцию летописцев самодержавия. Как представители высших классов они были обязаны самодержавию всем. Долг сюзерену возвращался сторицей.
Характерным примером подобной динамики стала „Книга степенная царского родословия“, которая является важным памятником русской исторической литературы. „Книга степенная“ была написана церковным историком с историософских позиций Русской Православной церкви.[11 - Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Тексты и коментарии в 3-х томах. Том 1 / Ответственные редакторы: Н.Н. Покровский, Г.Д. Ленхофф, Языки славянских культур, Москва, 2007, стр. 2] Она прославляла „в благочестии просиявших Богоутверждённых скипетродержателей“ и утверждала союз царей с церковью.[12 - Книга степенная царскаго родословия, содержащая историю российскую с начала оныя до времен государя царя и великаго князя Иоанна Васильевича. Ч.1. 1775 / Сочиненная трудами преосвященных митрополитов Киприана и Макария; А напечатанная под смотрением коллежскаго советника, и Имп. Академии наук, також и разных иностранных академий, и Вольнаго економическаго и Российскаго Вольнаго же собрания члена Герарда Фридерика Миллера, Императорский Университет, Москва, 1775, стр. А.2]
В дополнение к этому в Российском государстве ещё со времён Древней Руси утвердилась сакрализация монарха.[13 - Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости / Ответственный редактор Б.А. Успенский, Наука, Москва, 1987, стр. 47-49] Русская Православная церковь и историки пропагандировали идею богоизбранности царей, их предполагаемый мессианизм и концепцию „Москва – Третий Рим“.[14 - Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости / Ответственный редактор Б.А. Успенский, Наука, Москва, 1987, стр. 54-55]
Своими трудами духовные и светские историки легитимизировали право царей на престол. Историография также активно работала над искоренением всякого инакомыслия у читателей. Так историк и публицист Феофан Прокопович в своём пропагандистском трактате „Правда воли монаршей“ (1722) не только отстаивал цезарепапизм, но и призывал подданных повиноваться самодержцу без прекословия и роптания. Автор трактата снисходительно приравнивал население страны к детям, а государя – к отцу семьи. Он также запрещал народу судить дела своего Государя.[15 - Прокопович Феофан, „Правда воли монаршей…“, 1722, стр. 1, 30-31]
Прокопович был всерьёз обеспокоен тем, что в народе обретаются „непокойные головы“. Роптавших людей, которые, по словам историка, сеяли „в отечестве нашем мятежей плевелы“, он громогласно порицал. Прокопович ревниво ограждал население от „блазнословия“ то есть соблазнительных речей критиков монархии.[16 - Прокопович Феофан, „Правда воли монаршей…“, 1722, стр. iii [В Предисловии номер страниц не указан, счёт страниц ведётся до начала текста]]
Таким образом одной из отличительных черт официальной историографии стало завуалированное подавление крамолы. У придворных историков была и другая отличительная черта – селективная слепота.
В своих трудах историки намеренно избегали обсуждение неудобных для власти тем вроде колоссального отрыва „верхов“ от „низов“. Симбиоз Российского государства и Православной церкви с его клерикальным фанатизмом и суеверной косностью принимались как нечто само собой разумеющееся.[17 - Степняк-Кравчинский С.М. Россия под властью царей, Издательство „Криминальное чтиво“, 2018, стр. 43-49]
Историки воспринимали институциональное насилие государства как данность. Они также занижали роль социально-экономических кризисов и игнорировали то, что цари жили на окраине империи в абсолютной изоляции от народа.[18 - Раев Марк, Понять дореволюционную Россию. Государство и общество в Российской Империи, Overseas Publications Interchange, London, 1990, стр. 64] Взгляд на историю России диктовался не через судьбы граждан, а через непосредственную близость к монарху.[19 - Полевой Н.А. История русскаго народа. Т.1, Типография Августа Семена, при Имп. мед.-хирургической академии, Москва, 1829, стр. XXXI-XXXII] Именно самодержец был для официальных историков центром вселенной. Так „отец русской истории“ В. Н. Татищев, который также занимал должность тайного советника и астраханского губернатора, признался в своей „Истории“, что при её написании главнейшим его желанием было „воздать должное благодарение вечной славы и памяти достойному государю его императорскому величеству Петру Великому“ за высокую ему оказанную милость.[20 - Татищев В.Н. История Российская в 3-х томах. Т.1, АСТ, Москва, 2005, стр. 18]
Даже любезное отечество стояло для Татищева на втором месте. Историк объяснил мотивы своих действий. Он отметил: „Всё, что имею, чины, честь, имение и, главное над всем, разум, единственно всё по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить.“[21 - Татищев В.Н. История Российская в 3-х томах. Т.1, АСТ, Москва, 2005, стр. 18]
Остальные представители исторической науки мало отличались от Татищева. Они насаждали самодержавно-православное мировоззрение в массы. При этом историография империи была неоднородна. Она состояла как из крайне реакционных группировок, отрицавших всё прогрессивное, так и из умеренно консервативных, испытавших влияние рационализма и французских просветителей. Как первые, так и последние группировки обосновывали и укрепляли идеологический статус-кво.[22 - Федосов И.А. Из истории русской общественной мысли XVIII столетия. М.М. Щербатов, Издательство МГУ, Москва, 1967, стр. 5-6]
К более просвещённой группе относился известный историк М. М. Щербатов. Князь и крепостник Щербатов приступил к написанию своего главного труда „История Российская с древнейших времен“ по поручению Екатерины II. Громадный двенадцатитомный труд возвеличивал достижения монархии и закреплял аристократический этос.[23 - Серенченко Николай Владимирович Князь М. М. Щербатов: консерватор или традиционалист? // Magistra Vitae: электронный журнал по историческим наукам и археологии. 2007. №3 (81). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/knyaz-m-m-scherbatov-konservator-ili-traditsionalist-1 (дата обращения: 28.02.2020).]
В своём посвящении государыне, Щербатов обращался к Екатерине II с истинным подобострастием. Нескончаемые дифирамбы оружию, победам и предполагаемой мудрости императрицы сочетались с уверениями в том, что уже многие веки притесняемые народы от руки Её „счастия своего и свободы ожидают“.[24 - Щербатов М.М. История российская от древнейших времен, Т.1, Императорская Академия наук, СПб., 1770, стр. iv [В посвящении номер страниц не указан, счёт ведётся до Предисловия]]
В конце посвящения историк символически приложил свой труд к стопам царицы. Он покорно подписался: „ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, всенижайший раб Князь Михайло Щербатово.“[25 - Щербатов М.М. История российская от древнейших времен, Т.1, Императорская Академия наук, СПб., 1770, стр. vi [В посвящении номер страниц не указан, счёт ведётся до Предисловия]] Для официальных историков сервилизм, лесть и низкопоклонничество подобного рода были не исключением. Они происходили из традиций высшего сословия, которое служило политическому аппарату и кормилось с его рук.[26 - Степняк-Кравчинский С.М. Россия под властью царей, Издательство „Криминальное чтиво“, 2018, стр. 39-40]
Сочетание централизации с привилегиями, чинами и наградами за верный труд делало подчинение исторической науки запрограммированным. Чем выше историк взбирался по карьерной лестнице, тем лучезарнее становилось описываемое им прошлое. Историк Ричард С. Уортман верно отметил, что за фасадом самодержавной государственности скрывалась разветвлённая система покровительства и связей, на вершине которой стояли богатейшие вельможи, соединявшие её с престолом.[27 - Серенченко Николай Владимирович Князь М. М. Щербатов: консерватор или традиционалист? // Magistra Vitae: электронный журнал по историческим наукам и археологии. 2007. №3 (81). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/knyaz-m-m-scherbatov-konservator-ili-traditsionalist-1 (дата обращения: 28.02.2020).]
В результате придворные историки оправдывали произвол властных структур, государственный террор из поколения в поколение. В историческом нарративе опричнина и усмирения огнём и мечом воспевались и преподносились как необходимость.[28 - Ефанова В. До основанья, а затем… // Сибирский форум. Интеллектуальный диалог. № 2 (27), апрель. Сибирский федеральный университет. Красноярск. 2013. стр. 16] Административно закреплённые пытки не подвергались сомнению.[29 - Соколов Н.П. Прелести кнута… или Пытка была едва ли не важным инструментом утверждения самодержавия, 02.10.2008 из https://stengazeta.net/?p=10005278] Казни еретиков оправдывались.[30 - История СССР с древнейших времен до наших дней. Т.2. Борьба народов нашей страны за независимость в XIII-XVII вв. Образование единого русского государства, Наука, Москва, 1966, стр. 135-137] Массовые расправы над старообрядцами, сопровождавшиеся избиениями, истязаниями и сожжением тысяч „раскольщиков“ вытравливались их памяти.[31 - Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. В двух томах / Сост. Г.М. Прохоров, Общая редакция В.В. Нехотина, Институт ДИ-ДИК, Квадрига, Москва, 2009, стр. 242-253; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедицией Академии наук. Т.4, Типография 2 отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, СПб., 1836, стр. 419-422]
Протестные движения, бунты и многочисленные акты сопротивления народа властям методично замалчивались и маргинализовывались. Политический философ Фридрих Энгельс заметил по этому поводу, что буржуазия фальсифицировала историю: „Ведь лучше всего оплачивается то сочинение, в котором фальсификация истории наиболее соответствует интересам буржуазии.“[32 - Архив Маркса и Энгельса. Т.X, Госполитиздат, Москва, 1948, стр. 104]
Характерным примером альянса официальной историографии и самодержавия стали взаимоотношения знаменитого историка Н. М. Карамзина и Александра I. В 1816–1817 годах Карамзин начал издавать свою многотомную „Историю государства Российского“. Книга была отпечатана в Военной типографии Главного штаба Его Императорскаго Величества „по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению“ царя.[33 - Карамзин Н.М. История Государства Российскаго. Т. 1 печатано в Военной типографии Главнаго штаба Его Императорскаго Величества, СПб., 1816-1817, стр. II]
Александр I финансировал издание „Истории“ на льготных условиях. Карамзин написал „возлюбленному монарху“ благодарственное посвящение. Оно было составлено в таких верноподданических тонах, с таким лакейским воспеванием деяний „великодушных Царей“, что читать это посвящение, да и саму „Историю“, многим современникам было стыдно.[34 - Карамзин Н.М. История Государства Российскаго. Т. 1 печатано в Военной типографии Главнаго штаба Его Императорскаго Величества, СПб., 1816-1817, стр. IV-VIII]
Карамзин подвергся заслуженной критике за то, что написал историю государей, а не государства и народа.[35 - Полевой Н.А. История русскаго народа. Т.1, Типография Августа Семена, при Имп. мед.-хирургической академии, Москва, 1829, стр. XXXVI] Колкая эпиграмма на Карамзина, авторство которой приписывается А. С. Пушкину, блестяще высмеяла придворного историка. Поэт писал: „В его 'Истории' изящность, простота / Доказывают нам, без всякого пристрастья, / Необходимость самовластья / И прелести кнута.“[36 - Гербель Н.В. Стихотворения А.С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений, Берлин, 1861, стр. 103]
Несколько позже похожее верноподданичество объяснило невероятную популярность такого официального историка, как архи-консерватор Д. И. Иловайский. При этом канон прославления Империи и обеления многочисленных прегрешений монархии представлял собой очевидный конфликт интересов.
Цель и смысл написания истории заключается в непредвзятом установлении фактов, в независимом, научном поиске истины. Вместо этого в своей трактовке событий официальная историография традиционно выступала как апология правящего строя задним числом.
Историческая наука долгое время оставалась в тени российской государственности. Правительство сознательно использовало историю в своих целях и направляло её в чётко заданное русло. Для успешного управления и колонизации новых земель Российской империи требовалось колонизовать умы и сердца населения. Успех диктата и внешней территориальной экспансии требовал внутреннего приобщения к самодержавной идеологии. История играла в этом процессе ключевую роль и учила народ патриотизму и повиновению.[37 - Ломоносов М.В. Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого Князя Ярослава Первого или до 1054 года, Типография Императорской Академии Наук, СПб., 1766, стр. 4]
Цензура помогала держать историографию в узде.[38 - Щапов А.П. Сочинения А.П. Щапова. Том 3, Издание М.В. Пирожкова, СПб., 1908, стр. LIX-LX] Историческая наука делилась на то, о чём можно было писать, на то, о чём можно было говорить лишь эзоповым языком, и на откровенное табу. Характерно, что когда литератор Д. И. Фонвизин собирался перевести и издать Тацита, то Екатерина II не позволила ему ознакомить русских читателей с античным автором, поскольку считала его историком-тираноборцем.[39 - Пештич С.Л. Русская историография XVIII века, Ч. II, Издательство ЛГУ, Ленинград, 1961 , стр. 20] В России существовала масса подобных примеров.
Позже Третье Отделение с его политической полицией докладывало правительству об оппозиционных течениях в науке в целом и в истории в частности.[40 - „Россия под надзором“: Отчеты III отделения 1827—1869: Сборник документов, Российский фонд культуры: Российский Архив, Москва, 2006, стр. 401-402] Философ Николай Бердяев заметил: „Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; всё в России превращается в орудие политики.“[41 - Бердяев Николай, Душа России, Типография товарищества И.Д. Сытина, Москва, 1915, стр. 10] По мнению Бердяева, русская государственность занимала положение сторожевое и оборонительное.[42 - Бердяев Николай, Душа России, Типография товарищества И.Д. Сытина, Москва, 1915, стр. 11]
Слова философа били в цель. Более того, как часть политического истеблишмента сама историография занимала положение сторожевое и оборонительное. И если бы историки Российской империи вдруг отклонились от привычной линии и написали правду об истинном закабалении, беззаконии и эксплуатации в стране, то здание монархии бы заметно пошатнулось.
Вместо этого государство регулировало историческую науку, а наука регулировала умы населения. Государство держало науку на коротком поводке. В годы правления Николая I либеральных профессоров изгоняли из университетов.[43 - Мельгунов С.П. Дела и люди Александровского времени: Т.1, Ватага, Берлин, 1923, стр. 270] В Казанском университете были выпущены инструкции начальству. В предписаниях профессорам объяснялось, как именно надо преподавать историю и другие науки.[44 - Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: Том XIIIА (26). Исторические журналы -Калайдович, Семеновская Типолитография (И.А. Ефрона), СПб., 1894, стр. 498; Мельгунов С.П. Дела и люди Александровского времени: Т.1, Ватага, Берлин, 1923, стр. 270]
В XIX веке российский абсолютизм окончательно оформился в репрессивное, классовое полицейское государство. Чрезмерный либерализм и критика правящей династии не допускались.[45 - Волин В.М. Неизвестная революция. 1917—1921, НПЦ „Праксис“, Москва, 2005, стр. 22-23] Инакомыслие и свободолюбие в „тюрьме народов“ были чреваты серьёзными последствиями.[46 - Авангард. Воспоминания и документы питерских рабочих 1890-х годов/ Сост. Е.Р. Ольховский, Лениздат, Ленинград, 1990, стр. 8-16, 28-36; Минор О.С. Минор О.С. Это было давно… (Воспоминания солдата революции), Директ-Медиа, Москва/ Берлин, 2019, стр. 3-14]
Талантливый русский поэт и гуманист И. С. Никитин писал в середине XIX века: „Нет в тебе добра и мира, / Царство скорби и цепей, / Царство взяток и мундира, / Царство палок и плетей.“[47 - Ветвь. Сборник клуба московских писателей, Северные дни, Москва, 1917, стр. 222] Режим самодержавия наложил глубокий отпечаток на учёных в плане самоцензуры.[48 - Щапов А.П. Сочинения А.П. Щапова. Том 3, Издание М.В. Пирожкова, СПб., 1908, стр. XIV]
Историография начала постепенно отвоёвывать позиции лишь с начала XIX века. В Российской империи появились исторические общества, исторические издания, началась оживлённая полемика в печати.[49 - Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: Том XIIIА (26). Исторические журналы -Калайдович, Семеновская Типолитография (И.А. Ефрона), СПб., 1894, стр. 484-488; Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли, Юрайт, Москва, 2018, стр. 159] Жестокое подавление восстания декабристов привело к отрезвлению в обществе. Оппозиционные настроения среди интеллигенции и студенчества усиливались. В обществе началось брожение умов.[50 - Волин В.М. Неизвестная революция. 1917—1921, НПЦ „Праксис“, Москва, 2005, стр. 23-28]
Однако в годы правления Николая I политическая реакция тормозила развитие науки. Показательным примером удушающего климата в историографии того времени было то, что диссертация либерального историка Н. И. Костомарова „О значение унии в Западной России“ даже не была допущена к публичной защите.[51 - Краткий биографический очерк Н.И. Костомарова // Киевская старина. Ежемесячный исторический журнал. Год четвертый. Т. 12. Май. Типография Корчак-Новицкого, Киев, 1885, стр. III]
Из-за сообщения архиепископа Харьковского Иннокентия о „возмутительном“ содержании книги диспут не состоялся. После разгромного отзыва профессора Н. Г. Устрялова и распоряжения министра народного просвещения С. С. Уварова печатные экземляры диссертации Костомарова были преданы сожжению.[52 - Краткий биографический очерк Н.И. Костомарова // Киевская старина. Ежемесячный исторический журнал. Год четвертый. Т. 12. Май. Типография Корчак-Новицкого, Киев, 1885, стр. III]
Костомарову пришлось защищать новую диссертацию. Позже историк задался самым насущным и крамольным вопросом исторической науки своего времени. Он писал: „Отчего это во всех историях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учреждениях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик земледелец-труженик как будто не существует для истории; отчего история не говорит нам ничего о его быте, о его духовной жизни, о его чувствованиях, способе проявлений его радостей и печалей?“[53 - Костомаров Н.И. Автобиография Н.И. Костомарова / Под редакцией и с предисловием В. Котельникова, Задруга, Москва, 1922, стр. 148]
Костомаров начал изучать историю в живом народе. За своё свободомыслие он был жестоко наказан. Весной 1847 года член Кирилло-Мефодиевского братства и его единомышленники были арестованы по доносу и обвинены в государственном преступлении. Все бумаги и рукописи Костомарова были опечатаны. Сам он был лишен кафедры, отправлен в Петропавловскую крепость и сослан в Саратов под жесточайший надзор.[54 - Костомаров Н.И. Автобиография Н.И. Костомарова / Под редакцией и с предисловием В. Котельникова, Задруга, Москва, 1922, стр. 148, 197-204]
В условиях идеологического прессинга монолит исторической корпорации долгое время отставал от прогрессивных веяний. В 1860–70-х годах в России доминирующей школой в историографии оставалась Государственная школа. Она основывалась на утверждении государства как движущей силы русской истории. Основным её теоретиком был тамбовский помещик и профессор Б. Н. Чичерин. Чичерин противопоставлял государство народу. Государственная школа активно боролась с марксизмом в исторической науке.[55 - Рубинштейн Н.Л. Русская историография, ОГИЗ-Госполитиздат, Москва, 1941, стр. 301-302]
Денис Станиславович Проданов
"Народная история России. От Первой мировой до установления советской власти" – третья книга Дениса Проданова, автора сборника автобиографических рассказов "Осколки осени" и исследования "Колыбели неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни". В противовес официальной историографии "Народная история" – это история России с позиции её граждан: интеллигенции, служащих, рабочих и крестьян. В книге использованы сотни дневников, записок, воспоминаний и малоизвестных заметок очевидцев. Это история России "снизу", в наблюдениях простых людей. Книга описывает ужас и военную истерию Первой мировой войны, будни Февральской революции, экономический и финансовый кризис, а также последствия советской диктатуры. Критический анализ автора и многочисленные свидетельства современников позволяют понять, как народ откликался на насилие и пропаганду режима, голод, нищету, разгон Учредительного Собрания и классовую войну в стране. В оформлении обложки использована фотография Оливии Лассер.
для Оливии
Отдельная благодарность Андрею Артамонову за его неоценимую помощь в нахождении редких книг
Война. Сколько будет убитых. Жизнь единственно невозвратная вещь.
М. А. Кузмин 18 июля 1914 года.[1 - Кузмин М.А. Дневник 1908-1915 / Подготовка текста и комментарии Н.А. Богомолова и С.В. Шумихина, Издательство Ивана Лимбаха, СПб., 2005, стр. 466]
Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет – наступать надо, а наступать нельзя! Николай II о положении на фронте.[2 - Падение царского режима: Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства, Т.1 / Ред. П.Е. Щеголева, Госиздат, Москва-Ленинград, 1926, стр. 61]
Хорошо вам жить на воле, / Сыпать ласковы слова, —
Посидели-б вы в окопах, / Испытали-б то, что я.
Солдатская песня. 1916 год.[3 - Падучев В. Записки нижнего чина. 1916 год, Московское товарищество писателей, Москва, 1931, стр. 33]
Война „до конца“, „до победы“. / И ту же сермяжную рать /
Прохвосты и дармоеды / Сгоняли на фронт умирать. Сергей Есенин, „Анна Снегина“, 1925.[4 - Есенин Сергей, Полное собрание сочинений. Том 3. Поэмы, Наука/Голос, Москва, 1998, стр. 161]
В последние годы царской власти все были согласны, что эта власть должна быть уничтожена. В. Б. Шкловский.[5 - Шкловский В.Б. Жили-были, Советский писатель, Москва, 1966, стр. 120]
Революция висела в воздухе. Недовольство проникало в самые консервативные верноподданные круги. Сенатор Н. Н. Таганцев.[6 - Воспоминания современников о Февральской революции 1917 г.: документы ГАРФ о Февральской революции. 1917 г. / под редакцией Л.М. Сурис, Директ-Медиа, Москва-Берлин, 2017, стр. 42]
Игнорирование улицы это свойства и правительства и многих из вас.
Но улица уже заговорила, господа, и с этой улицей теперь нельзя не считаться.
Н. С. Чхеидзе, речь в Думе 24 февраля (9 марта) 1917 г.[7 - Государственная Дума. Четвёртый созыв. Сессия V, 1 ноября 1916 г. – 25 февраля 1917 г.Государственная типография, Петроград, 1917, стр. 1719]
Я помню, когда-то была война с немцами, а потом революция между собой.
Воспоминание ребёнка-эмигранта.[8 - Цит. по Дети эмиграции. Воспоминания, Аргаф, Москва, 2001, стр. 16 из Воспоминания детей-беженцев из России. Под редакцией С. И. Карцевского. Прага, 1924, стр.4]
„Большевизм – вот те ворота, через которые контрреволюция прорвется к нам“, говорили мы, и этому предвидению суждено было осуществиться.
Лидер РСДРП(м) И. Г. Церетели.[9 - Церетели И.Г. Кризис власти. Воспоминания лидера меньшевиков, депутата II Государственной думы. 1917-1918, Центрполиграф, Москва, 2007, стр. 254]
9 января 1905 года была расстреляна вера русских рабочих в царскую власть.
5 января 1918 года была расстреляна вера рабочих во власть большевистскую.
Листовка МК РСДРП(м) об Учредительном Собрании.[10 - Цит. по Бунтующие пролетарии. Рабочий протест в советской России, Вече, Москва, 2007, стр. 295]
Вступление: борьба за историческую память
Официальная история никогда не была идеологически нейтральной наукой. Она всегда выходила далеко за пределы академического исследования и отражала запросы правящей власти. Вопреки устоявшемуся представлению, историки не сидели в башне из слоновой кости. Принадлежа к образованному, привилегированному классу, они всегда ориентировались на идеологический статус-кво и отражали в своих исследованиях политическую конъюнктуру.
В результате историография демонстрировала свою лояльность феодалам, князьям и монархам и трактовала события с точки зрения „верхов“. Придворные историки подчинялись строгой субординации и выполняли функцию летописцев самодержавия. Как представители высших классов они были обязаны самодержавию всем. Долг сюзерену возвращался сторицей.
Характерным примером подобной динамики стала „Книга степенная царского родословия“, которая является важным памятником русской исторической литературы. „Книга степенная“ была написана церковным историком с историософских позиций Русской Православной церкви.[11 - Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Тексты и коментарии в 3-х томах. Том 1 / Ответственные редакторы: Н.Н. Покровский, Г.Д. Ленхофф, Языки славянских культур, Москва, 2007, стр. 2] Она прославляла „в благочестии просиявших Богоутверждённых скипетродержателей“ и утверждала союз царей с церковью.[12 - Книга степенная царскаго родословия, содержащая историю российскую с начала оныя до времен государя царя и великаго князя Иоанна Васильевича. Ч.1. 1775 / Сочиненная трудами преосвященных митрополитов Киприана и Макария; А напечатанная под смотрением коллежскаго советника, и Имп. Академии наук, також и разных иностранных академий, и Вольнаго економическаго и Российскаго Вольнаго же собрания члена Герарда Фридерика Миллера, Императорский Университет, Москва, 1775, стр. А.2]
В дополнение к этому в Российском государстве ещё со времён Древней Руси утвердилась сакрализация монарха.[13 - Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости / Ответственный редактор Б.А. Успенский, Наука, Москва, 1987, стр. 47-49] Русская Православная церковь и историки пропагандировали идею богоизбранности царей, их предполагаемый мессианизм и концепцию „Москва – Третий Рим“.[14 - Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости / Ответственный редактор Б.А. Успенский, Наука, Москва, 1987, стр. 54-55]
Своими трудами духовные и светские историки легитимизировали право царей на престол. Историография также активно работала над искоренением всякого инакомыслия у читателей. Так историк и публицист Феофан Прокопович в своём пропагандистском трактате „Правда воли монаршей“ (1722) не только отстаивал цезарепапизм, но и призывал подданных повиноваться самодержцу без прекословия и роптания. Автор трактата снисходительно приравнивал население страны к детям, а государя – к отцу семьи. Он также запрещал народу судить дела своего Государя.[15 - Прокопович Феофан, „Правда воли монаршей…“, 1722, стр. 1, 30-31]
Прокопович был всерьёз обеспокоен тем, что в народе обретаются „непокойные головы“. Роптавших людей, которые, по словам историка, сеяли „в отечестве нашем мятежей плевелы“, он громогласно порицал. Прокопович ревниво ограждал население от „блазнословия“ то есть соблазнительных речей критиков монархии.[16 - Прокопович Феофан, „Правда воли монаршей…“, 1722, стр. iii [В Предисловии номер страниц не указан, счёт страниц ведётся до начала текста]]
Таким образом одной из отличительных черт официальной историографии стало завуалированное подавление крамолы. У придворных историков была и другая отличительная черта – селективная слепота.
В своих трудах историки намеренно избегали обсуждение неудобных для власти тем вроде колоссального отрыва „верхов“ от „низов“. Симбиоз Российского государства и Православной церкви с его клерикальным фанатизмом и суеверной косностью принимались как нечто само собой разумеющееся.[17 - Степняк-Кравчинский С.М. Россия под властью царей, Издательство „Криминальное чтиво“, 2018, стр. 43-49]
Историки воспринимали институциональное насилие государства как данность. Они также занижали роль социально-экономических кризисов и игнорировали то, что цари жили на окраине империи в абсолютной изоляции от народа.[18 - Раев Марк, Понять дореволюционную Россию. Государство и общество в Российской Империи, Overseas Publications Interchange, London, 1990, стр. 64] Взгляд на историю России диктовался не через судьбы граждан, а через непосредственную близость к монарху.[19 - Полевой Н.А. История русскаго народа. Т.1, Типография Августа Семена, при Имп. мед.-хирургической академии, Москва, 1829, стр. XXXI-XXXII] Именно самодержец был для официальных историков центром вселенной. Так „отец русской истории“ В. Н. Татищев, который также занимал должность тайного советника и астраханского губернатора, признался в своей „Истории“, что при её написании главнейшим его желанием было „воздать должное благодарение вечной славы и памяти достойному государю его императорскому величеству Петру Великому“ за высокую ему оказанную милость.[20 - Татищев В.Н. История Российская в 3-х томах. Т.1, АСТ, Москва, 2005, стр. 18]
Даже любезное отечество стояло для Татищева на втором месте. Историк объяснил мотивы своих действий. Он отметил: „Всё, что имею, чины, честь, имение и, главное над всем, разум, единственно всё по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить.“[21 - Татищев В.Н. История Российская в 3-х томах. Т.1, АСТ, Москва, 2005, стр. 18]
Остальные представители исторической науки мало отличались от Татищева. Они насаждали самодержавно-православное мировоззрение в массы. При этом историография империи была неоднородна. Она состояла как из крайне реакционных группировок, отрицавших всё прогрессивное, так и из умеренно консервативных, испытавших влияние рационализма и французских просветителей. Как первые, так и последние группировки обосновывали и укрепляли идеологический статус-кво.[22 - Федосов И.А. Из истории русской общественной мысли XVIII столетия. М.М. Щербатов, Издательство МГУ, Москва, 1967, стр. 5-6]
К более просвещённой группе относился известный историк М. М. Щербатов. Князь и крепостник Щербатов приступил к написанию своего главного труда „История Российская с древнейших времен“ по поручению Екатерины II. Громадный двенадцатитомный труд возвеличивал достижения монархии и закреплял аристократический этос.[23 - Серенченко Николай Владимирович Князь М. М. Щербатов: консерватор или традиционалист? // Magistra Vitae: электронный журнал по историческим наукам и археологии. 2007. №3 (81). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/knyaz-m-m-scherbatov-konservator-ili-traditsionalist-1 (дата обращения: 28.02.2020).]
В своём посвящении государыне, Щербатов обращался к Екатерине II с истинным подобострастием. Нескончаемые дифирамбы оружию, победам и предполагаемой мудрости императрицы сочетались с уверениями в том, что уже многие веки притесняемые народы от руки Её „счастия своего и свободы ожидают“.[24 - Щербатов М.М. История российская от древнейших времен, Т.1, Императорская Академия наук, СПб., 1770, стр. iv [В посвящении номер страниц не указан, счёт ведётся до Предисловия]]
В конце посвящения историк символически приложил свой труд к стопам царицы. Он покорно подписался: „ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, всенижайший раб Князь Михайло Щербатово.“[25 - Щербатов М.М. История российская от древнейших времен, Т.1, Императорская Академия наук, СПб., 1770, стр. vi [В посвящении номер страниц не указан, счёт ведётся до Предисловия]] Для официальных историков сервилизм, лесть и низкопоклонничество подобного рода были не исключением. Они происходили из традиций высшего сословия, которое служило политическому аппарату и кормилось с его рук.[26 - Степняк-Кравчинский С.М. Россия под властью царей, Издательство „Криминальное чтиво“, 2018, стр. 39-40]
Сочетание централизации с привилегиями, чинами и наградами за верный труд делало подчинение исторической науки запрограммированным. Чем выше историк взбирался по карьерной лестнице, тем лучезарнее становилось описываемое им прошлое. Историк Ричард С. Уортман верно отметил, что за фасадом самодержавной государственности скрывалась разветвлённая система покровительства и связей, на вершине которой стояли богатейшие вельможи, соединявшие её с престолом.[27 - Серенченко Николай Владимирович Князь М. М. Щербатов: консерватор или традиционалист? // Magistra Vitae: электронный журнал по историческим наукам и археологии. 2007. №3 (81). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/knyaz-m-m-scherbatov-konservator-ili-traditsionalist-1 (дата обращения: 28.02.2020).]
В результате придворные историки оправдывали произвол властных структур, государственный террор из поколения в поколение. В историческом нарративе опричнина и усмирения огнём и мечом воспевались и преподносились как необходимость.[28 - Ефанова В. До основанья, а затем… // Сибирский форум. Интеллектуальный диалог. № 2 (27), апрель. Сибирский федеральный университет. Красноярск. 2013. стр. 16] Административно закреплённые пытки не подвергались сомнению.[29 - Соколов Н.П. Прелести кнута… или Пытка была едва ли не важным инструментом утверждения самодержавия, 02.10.2008 из https://stengazeta.net/?p=10005278] Казни еретиков оправдывались.[30 - История СССР с древнейших времен до наших дней. Т.2. Борьба народов нашей страны за независимость в XIII-XVII вв. Образование единого русского государства, Наука, Москва, 1966, стр. 135-137] Массовые расправы над старообрядцами, сопровождавшиеся избиениями, истязаниями и сожжением тысяч „раскольщиков“ вытравливались их памяти.[31 - Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. В двух томах / Сост. Г.М. Прохоров, Общая редакция В.В. Нехотина, Институт ДИ-ДИК, Квадрига, Москва, 2009, стр. 242-253; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедицией Академии наук. Т.4, Типография 2 отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, СПб., 1836, стр. 419-422]
Протестные движения, бунты и многочисленные акты сопротивления народа властям методично замалчивались и маргинализовывались. Политический философ Фридрих Энгельс заметил по этому поводу, что буржуазия фальсифицировала историю: „Ведь лучше всего оплачивается то сочинение, в котором фальсификация истории наиболее соответствует интересам буржуазии.“[32 - Архив Маркса и Энгельса. Т.X, Госполитиздат, Москва, 1948, стр. 104]
Характерным примером альянса официальной историографии и самодержавия стали взаимоотношения знаменитого историка Н. М. Карамзина и Александра I. В 1816–1817 годах Карамзин начал издавать свою многотомную „Историю государства Российского“. Книга была отпечатана в Военной типографии Главного штаба Его Императорскаго Величества „по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению“ царя.[33 - Карамзин Н.М. История Государства Российскаго. Т. 1 печатано в Военной типографии Главнаго штаба Его Императорскаго Величества, СПб., 1816-1817, стр. II]
Александр I финансировал издание „Истории“ на льготных условиях. Карамзин написал „возлюбленному монарху“ благодарственное посвящение. Оно было составлено в таких верноподданических тонах, с таким лакейским воспеванием деяний „великодушных Царей“, что читать это посвящение, да и саму „Историю“, многим современникам было стыдно.[34 - Карамзин Н.М. История Государства Российскаго. Т. 1 печатано в Военной типографии Главнаго штаба Его Императорскаго Величества, СПб., 1816-1817, стр. IV-VIII]
Карамзин подвергся заслуженной критике за то, что написал историю государей, а не государства и народа.[35 - Полевой Н.А. История русскаго народа. Т.1, Типография Августа Семена, при Имп. мед.-хирургической академии, Москва, 1829, стр. XXXVI] Колкая эпиграмма на Карамзина, авторство которой приписывается А. С. Пушкину, блестяще высмеяла придворного историка. Поэт писал: „В его 'Истории' изящность, простота / Доказывают нам, без всякого пристрастья, / Необходимость самовластья / И прелести кнута.“[36 - Гербель Н.В. Стихотворения А.С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений, Берлин, 1861, стр. 103]
Несколько позже похожее верноподданичество объяснило невероятную популярность такого официального историка, как архи-консерватор Д. И. Иловайский. При этом канон прославления Империи и обеления многочисленных прегрешений монархии представлял собой очевидный конфликт интересов.
Цель и смысл написания истории заключается в непредвзятом установлении фактов, в независимом, научном поиске истины. Вместо этого в своей трактовке событий официальная историография традиционно выступала как апология правящего строя задним числом.
Историческая наука долгое время оставалась в тени российской государственности. Правительство сознательно использовало историю в своих целях и направляло её в чётко заданное русло. Для успешного управления и колонизации новых земель Российской империи требовалось колонизовать умы и сердца населения. Успех диктата и внешней территориальной экспансии требовал внутреннего приобщения к самодержавной идеологии. История играла в этом процессе ключевую роль и учила народ патриотизму и повиновению.[37 - Ломоносов М.В. Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого Князя Ярослава Первого или до 1054 года, Типография Императорской Академии Наук, СПб., 1766, стр. 4]
Цензура помогала держать историографию в узде.[38 - Щапов А.П. Сочинения А.П. Щапова. Том 3, Издание М.В. Пирожкова, СПб., 1908, стр. LIX-LX] Историческая наука делилась на то, о чём можно было писать, на то, о чём можно было говорить лишь эзоповым языком, и на откровенное табу. Характерно, что когда литератор Д. И. Фонвизин собирался перевести и издать Тацита, то Екатерина II не позволила ему ознакомить русских читателей с античным автором, поскольку считала его историком-тираноборцем.[39 - Пештич С.Л. Русская историография XVIII века, Ч. II, Издательство ЛГУ, Ленинград, 1961 , стр. 20] В России существовала масса подобных примеров.
Позже Третье Отделение с его политической полицией докладывало правительству об оппозиционных течениях в науке в целом и в истории в частности.[40 - „Россия под надзором“: Отчеты III отделения 1827—1869: Сборник документов, Российский фонд культуры: Российский Архив, Москва, 2006, стр. 401-402] Философ Николай Бердяев заметил: „Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; всё в России превращается в орудие политики.“[41 - Бердяев Николай, Душа России, Типография товарищества И.Д. Сытина, Москва, 1915, стр. 10] По мнению Бердяева, русская государственность занимала положение сторожевое и оборонительное.[42 - Бердяев Николай, Душа России, Типография товарищества И.Д. Сытина, Москва, 1915, стр. 11]
Слова философа били в цель. Более того, как часть политического истеблишмента сама историография занимала положение сторожевое и оборонительное. И если бы историки Российской империи вдруг отклонились от привычной линии и написали правду об истинном закабалении, беззаконии и эксплуатации в стране, то здание монархии бы заметно пошатнулось.
Вместо этого государство регулировало историческую науку, а наука регулировала умы населения. Государство держало науку на коротком поводке. В годы правления Николая I либеральных профессоров изгоняли из университетов.[43 - Мельгунов С.П. Дела и люди Александровского времени: Т.1, Ватага, Берлин, 1923, стр. 270] В Казанском университете были выпущены инструкции начальству. В предписаниях профессорам объяснялось, как именно надо преподавать историю и другие науки.[44 - Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: Том XIIIА (26). Исторические журналы -Калайдович, Семеновская Типолитография (И.А. Ефрона), СПб., 1894, стр. 498; Мельгунов С.П. Дела и люди Александровского времени: Т.1, Ватага, Берлин, 1923, стр. 270]
В XIX веке российский абсолютизм окончательно оформился в репрессивное, классовое полицейское государство. Чрезмерный либерализм и критика правящей династии не допускались.[45 - Волин В.М. Неизвестная революция. 1917—1921, НПЦ „Праксис“, Москва, 2005, стр. 22-23] Инакомыслие и свободолюбие в „тюрьме народов“ были чреваты серьёзными последствиями.[46 - Авангард. Воспоминания и документы питерских рабочих 1890-х годов/ Сост. Е.Р. Ольховский, Лениздат, Ленинград, 1990, стр. 8-16, 28-36; Минор О.С. Минор О.С. Это было давно… (Воспоминания солдата революции), Директ-Медиа, Москва/ Берлин, 2019, стр. 3-14]
Талантливый русский поэт и гуманист И. С. Никитин писал в середине XIX века: „Нет в тебе добра и мира, / Царство скорби и цепей, / Царство взяток и мундира, / Царство палок и плетей.“[47 - Ветвь. Сборник клуба московских писателей, Северные дни, Москва, 1917, стр. 222] Режим самодержавия наложил глубокий отпечаток на учёных в плане самоцензуры.[48 - Щапов А.П. Сочинения А.П. Щапова. Том 3, Издание М.В. Пирожкова, СПб., 1908, стр. XIV]
Историография начала постепенно отвоёвывать позиции лишь с начала XIX века. В Российской империи появились исторические общества, исторические издания, началась оживлённая полемика в печати.[49 - Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: Том XIIIА (26). Исторические журналы -Калайдович, Семеновская Типолитография (И.А. Ефрона), СПб., 1894, стр. 484-488; Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли, Юрайт, Москва, 2018, стр. 159] Жестокое подавление восстания декабристов привело к отрезвлению в обществе. Оппозиционные настроения среди интеллигенции и студенчества усиливались. В обществе началось брожение умов.[50 - Волин В.М. Неизвестная революция. 1917—1921, НПЦ „Праксис“, Москва, 2005, стр. 23-28]
Однако в годы правления Николая I политическая реакция тормозила развитие науки. Показательным примером удушающего климата в историографии того времени было то, что диссертация либерального историка Н. И. Костомарова „О значение унии в Западной России“ даже не была допущена к публичной защите.[51 - Краткий биографический очерк Н.И. Костомарова // Киевская старина. Ежемесячный исторический журнал. Год четвертый. Т. 12. Май. Типография Корчак-Новицкого, Киев, 1885, стр. III]
Из-за сообщения архиепископа Харьковского Иннокентия о „возмутительном“ содержании книги диспут не состоялся. После разгромного отзыва профессора Н. Г. Устрялова и распоряжения министра народного просвещения С. С. Уварова печатные экземляры диссертации Костомарова были преданы сожжению.[52 - Краткий биографический очерк Н.И. Костомарова // Киевская старина. Ежемесячный исторический журнал. Год четвертый. Т. 12. Май. Типография Корчак-Новицкого, Киев, 1885, стр. III]
Костомарову пришлось защищать новую диссертацию. Позже историк задался самым насущным и крамольным вопросом исторической науки своего времени. Он писал: „Отчего это во всех историях толкуют о выдающихся государственных деятелях, иногда о законах и учреждениях, но как будто пренебрегают жизнью народной массы? Бедный мужик земледелец-труженик как будто не существует для истории; отчего история не говорит нам ничего о его быте, о его духовной жизни, о его чувствованиях, способе проявлений его радостей и печалей?“[53 - Костомаров Н.И. Автобиография Н.И. Костомарова / Под редакцией и с предисловием В. Котельникова, Задруга, Москва, 1922, стр. 148]
Костомаров начал изучать историю в живом народе. За своё свободомыслие он был жестоко наказан. Весной 1847 года член Кирилло-Мефодиевского братства и его единомышленники были арестованы по доносу и обвинены в государственном преступлении. Все бумаги и рукописи Костомарова были опечатаны. Сам он был лишен кафедры, отправлен в Петропавловскую крепость и сослан в Саратов под жесточайший надзор.[54 - Костомаров Н.И. Автобиография Н.И. Костомарова / Под редакцией и с предисловием В. Котельникова, Задруга, Москва, 1922, стр. 148, 197-204]
В условиях идеологического прессинга монолит исторической корпорации долгое время отставал от прогрессивных веяний. В 1860–70-х годах в России доминирующей школой в историографии оставалась Государственная школа. Она основывалась на утверждении государства как движущей силы русской истории. Основным её теоретиком был тамбовский помещик и профессор Б. Н. Чичерин. Чичерин противопоставлял государство народу. Государственная школа активно боролась с марксизмом в исторической науке.[55 - Рубинштейн Н.Л. Русская историография, ОГИЗ-Госполитиздат, Москва, 1941, стр. 301-302]
Другие книги автора:
Популярные книги
